он выступал не как прусский военный министр (поскольку формально этот пост был совершенно не связан с имперским законодательным органом), а в дополняющей его роли прусского полномочного представителя в Федеральном совете.
Что касается органов, управлявших армией в мирное и военное время, то они были полностью независимы от структур гражданской власти. Военный кабинет, орган, отвечавший за кадровые решения (назначения и продвижения по службе), официально отделился от прусского военного министерства в 1883 году, как и Большой генеральный штаб, на который в случае войны возлагался общий контроль над действиями полевой армии.106 Оба они отныне подчинялись непосредственно монарху. Вместо того чтобы создавать авторитетные органы центрального военного управления, Вильгельм II еще больше раздробил командную структуру, создав всего через несколько недель после своего воцарения новое военное учреждение, известное под величественным названием "Штаб Его Величества кайзера и короля".107 Он также увеличил число военных и морских командных пунктов, подчинявшихся непосредственно императору.108 Все это было частью сознательной стратегии, направленной на создание условий, которые позволили бы беспрепятственно осуществлять монархические командные функции.109 Таким образом, прусско-германская военная система оставалась чужеродным органом в рамках германской конституции, институционально отгороженным от органов гражданского управления и в конечном итоге ответственным только перед самим императором, которого примерно с 1900 года стали называть "верховным военачальником".110 В результате возникла вечная неопределенность в отношении разграничения между гражданской и военной властью. Это было самое роковое наследие Пруссии для новой Германии.
Нигде до 1914 года потенциал этого "избегаемого решения", лежащего в основе политической ткани империи, не проявлялся так тревожно, как в войне 1904-7 годов в немецкой Юго-Западной Африке (современная Намибия), где в январе 1904 года вспыхнуло восстание. К середине месяца группы вооруженных гереро окружили Окаханджу, город в центре-западной части колонии, разграбили фермы и полицейские участки, убили несколько поселенцев и перерезали телеграфную и железнодорожную связь с Виндхуком, административной столицей. Ответственным за поддержание порядка в колонии был губернатор Теодор Готтхильф фон Лейтвейн, уроженец Штрюмпфельбронна в Великом герцогстве Баденском, служивший в колонии с 1893 года и занимавший пост губернатора с 1898 года. Оказавшись не в состоянии сдержать восстание силами небольшого местного ополчения (в колонии, в полтора раза превышавшей размеры Германской империи, насчитывалось менее 800 солдат), Лейтвейн потребовал срочно прислать подкрепление из Берлина и направить опытного командира для руководства военными операциями.111 В ответ кайзер прислал генерал-лейтенанта Лотара фон Трота, выходца из прусской военной семьи из Магдебурга, который уже занимал ряд должностей за границей.
Хотя оба были кадровыми офицерами, они занимали совершенно разные позиции в прусско-германской политической структуре. Как губернатор Лейтвейн был высшим гражданским органом власти в колонии и подчинялся колониальному департаменту прусского МИДа, который, в свою очередь, отчитывался перед имперским канцлером и министром-президентом Пруссии Бернхардом фон Бюловым. Трота вступил в колонию в чисто военной роли: он не был напрямую подотчетен политическим властям, а только Генеральному штабу, который отчитывался непосредственно перед кайзером. Другими словами, Лейтвейн и Тротха были связаны двумя совершенно разными цепочками командования. Эти два человека олицетворяли собой военно-гражданскую линию разлома, проходящую через всю прусскую конституцию.
Губернатор и генерал вскоре сошлись во мнениях относительно того, как справиться с повстанцами. Намерения Лейтвейна всегда заключались в том, чтобы военными средствами загнать гереро в такое положение, при котором можно было бы договориться о капитуляции. Его усилия и усилия его подчиненных были направлены на ослабление восстания путем изоляции наиболее решительно настроенных элементов и переговоров с другими группами гереро о сепаратном урегулировании. Но генерал Трота придерживался другого подхода. Безуспешно попытавшись окружить и уничтожить большую массу гереро в сражении при Ватерберге 11-12 августа 1904 года, он перешел к политике геноцида. 2 октября по всей колонии была расклеена официальная прокламация, которую генерал зачитал войскам под немецким командованием. Составленная на помпезном немецком языке Дикого Запада из романа Карла Мая, она завершалась недвусмысленной угрозой:
Народ гереро должен покинуть страну. Если народ не сделает этого, я заставлю его сделать это с помощью Большой трубы [артиллерии]. В пределах немецких границ каждый мужчина-гереро, который будет найден с оружием или без него, со скотом или без него, будет расстрелян. Я не буду больше забирать ни детей, ни женщин. Вместо этого я загоню их обратно к их народу или прикажу стрелять в них. Таковы мои слова, обращенные к народу гереро. [Подпись:] Великий генерал могущественного германского кайзера112
Это было не просто упражнение в психологической войне. В письме, написанном два дня спустя для своего начальства в прусском генеральном штабе, Тротта объяснил свои действия. Нация гереро", - объявил он, - должна быть "уничтожена как таковая", а в противном случае - "удалена с территории". Поскольку победа в прямом военном столкновении представлялась невозможной, Трота предложил вместо этого казнить всех захваченных в плен мужчин-ереро, а женщин и детей загнать обратно в пустыню , где их смерть от жажды, голода или болезней была практически гарантирована. По его мнению, не было смысла делать исключения для женщин и детей гереро, поскольку они просто заразили бы немецкие войска своими болезнями и увеличили бы нагрузку на запасы воды и продовольствия. Это восстание, - заключил Тротха, - "было и остается началом расовой борьбы...".113
В конце октября в письме, адресованном Колониальному департаменту прусского МИДа, то есть гражданским колониальным властям в Берлине, губернатор Лейтвейн отстаивал свой собственный, совершенно иной взгляд на ситуацию. По его мнению, Тротха усугубил конфликт в колонии, подорвав усилия подчиненных Лейтвейна по ведению переговоров о прекращении боевых действий. Если бы эти инициативы были продолжены, утверждал Лютвейн, мятеж вполне мог бы быть уже урегулирован. В центре кризиса стояла проблема демаркации. Взяв на вооружение политику неизбирательных убийств и перемещений, Тротха превысил свою компетенцию как военный командир.
Я считаю, что мои права как губернатора были ущемлены. Ибо вопрос о том, уничтожать ли народ или преследовать его за границей, - это не военный, а политический и экономический вопрос".114
В телеграмме от 23 октября 1904 года Лейтвейн просил "разъяснить, сколько политической власти и ответственности по-прежнему находится в руках губернатора".115
Канцлер и министр-президент Пруссии Бернхард фон Бюлов разделял опасения Лейтвейна по поводу экстремизма Трота. Всеобъемлющее и планомерное истребление" гереро, информировал Бюлов германского императора, противоречило бы христианским и гуманитарным принципам, было бы экономически разрушительным и нанесло бы ущерб международной репутации Германии. Однако, несмотря на то что Бюлов был самой высокопоставленной политической фигурой в Пруссии и империи, он не имел власти над генералом Тротой или его начальством в прусском Генеральном штабе, а значит, не имел возможности разрешить кризис в колонии путем прямого вмешательства. Только в лице кайзера гражданская и военная
